Евгений Анатольевич Сосновский – человек уникальный: окончил технический вуз, работал инженером и прорабом, в начале 1990-х, на заре российского книгоиздания,стал соучредителем «Росмэна», переиздал всю советскую детскую классику, привез в Россию Гарри Поттера, а потом вдруг круто перевернул свою жизнь: ушел из «Росмэна» и начал все с нуля: создал свое,не похожее ни на какое другое издательство и… начал писать детские стихи.

Накануне 60-летнего юбилея мы беседуем с Генеральным директором издательства «Робинс» и автором более 60 стихотворных сборников для детей Евгением Сосновским о неожиданных виражах его профессионального и творческого пути, личных победах и судьбоносных встречах, а также о том, для чего срочно потребовался аванс Сергею Михалкову и зачем нужно было брать расписку с Эдуарда Успенского.

Евгений Анатольевич, у Вас такая необычная биография. Родились в Тирасполе, учились в Московском станкоинструментальном институте, работали по специальности, а потом вместе с партнером создали издательство «Росмэн». Название Вы придумали?
–Да, придумал. А было это так. Первой книгой, с которой начался «Росмэн», были «Сказкибратьев Гримм». Сейчас на нее без дрожи невзглянешь, но она была первой! На тот момент у нас была только идея и большое желание издать книгу. Дело в том, что у Михаила(Михаил Маркоткин, партнер и соучредитель издательства «Росмэн» – Прим.авт.)были пластины для печати. И все. Нужно былокупить материалы, договориться с типографией и найти на все это деньги, конечно. Так вот,название издательства родилось прямо посреди Тверского бульвара, когда мы возвращались с биржи. Я спросил у Миши: «Тебе нравится слово «РОСМЭН»? Давай так и назовем! Просто и звучно. Пусть это будет звучное название, которое будет обозначать издательство лучших детских книг». Так и вышло на тот момент. Кстати, впоследствии я придумал названия еще нескольких брендов: издательство «Робинс» (это аббревиатура, расшифровывается как Развитие, ОБразование, ИНтеллект (ИНформация, ИНновация), Семья), «Разумники», «ДружиМишки» и даже небезызвестный «Читай-город».

Это было очень непростое время – начало 1990-х.
– Да, лихие 1990-ые. Никто ничего не знал, все интуитивно в каком-то запале шуровали, и ты шел в этой струе. В любой момент все могло плохо кончиться. Но нам везло: всекак-то выруливалось. А у многих не вырулилось. Сначала заходишь в эту «реку», а потом понимаешь, что она тебя несет так, что остановиться уже невозможно: нужно просто не попадать на камни.
Разные были ситуации. С теми же «Сказками братьев Гримм» связана такая история. Это был рубеж 1991–1992 годов, зима. Мы купили вагон картона. Планировался тираж 500 тысяч экземпляров, можете себе представить? И вот вагон этого картона приходит на Октябрьскую железную дорогу. Мы открываем двери вагона, а там не полиграфический картон, а материал ДВП, используемый в том числе и для задней сторонки мебели, причем, не самого лучшего качества. У нас челюсти отвисли, нам стало плохо. Что делать? Я позвонил своему дядьке, он занимал один из руководящих постов в исполнительной власти одной из бывших республик, и попросилпомочь. В тот же день тот прилетел, мы сели в поезд и поехали к производителям картона. Разговор с руководством был недолгий, дядя показал свое удостоверение, объяснил возможные последствия… Через неделю мы получили вагон идеального полиграфического картона, а тот низкопробный обратно никто не потребовал. В итоге, мы его еще и продали. Правда, за копейки на... подстилки коровам. Покупатели потом рассказывали, что те были очень довольны (Улыбается –Прим. авт.). Это был наш первый большой опыт. По сути, он мог оказаться последним и изменить все наши не только издательские, но и жизненные планы.

Вы верите в судьбу?
– В определенной степени, наверное, да.

А в интуицию?
– В интуицию я не то что верю, я убедился, что она у меня действительно есть. Раньше меня это даже пугало в какой-то степени. Потом я к этому привык и понял, что надо к ней прислушиваться. Себя не надо «ломать», это правда. Я думаю, что когда-то это будет зафиксировано как научный факт, как наше шестое чувство. Я вообще-то агностик по своей сути, но верю в какие-то вещи, которые сегодня не имеют научной основы и которым нет объяснений, но они с нами происходят.

Долгие годы занимая пост генерального директора, а, по сути, и главного редактора издательства «Росмэн», Вы тесно общались с многими классиками детской литературы. Что запомнилосьбольше всего?
–Мы очень плотно работали с ГригориемОстером, фактически, мы были его эксклюзивными издателями. Привела его к нам Анна Борисовна Сапрыгина. Гриша– замечательный автор, у него много взрослой поэзии, а в какой-то момент у него вышел сборник «Вредных советов». Это не те «Вредные советы», которые мы все знаем. Это была жуткая черно-белая брошюрка, какой-то самиздат. И тогда мы решились выпустить его полноценной книгой с яркими, необычными, я бы даже сказал, вызывающими иллюстрациями Андрея Мартынова. Это были провокационные иллюстрации, но они соответствовали духу самого Остера и его «Вредных советов». И рынок «взорвался».А потом мы «добили» его «Задачником», только первый тираж которого был 200 тысяч экземпляров. В то время у нас не было складов, они были просто не нужны:на книги был такой спрос, что их забирали прямо из типографии. Помню такой случай: руководитель крупнейшего московского книжного магазина приехал к нам в издательство и умолял нас продать книжку, уже не помню,какую именно, но мы были вынуждены отказать, потому чтовся оставшаяся часть тиража была уже распределена. Этот случай при каждой встрече мне припоминали много лет – такая была обида. Сейчас,когда, к моему огромному сожалению,значимость книжных магазинов несколько упала, поверить в это возможно, а тогда, скажи, что ты отказал директору крупнейшего книжного, – покрутили бы пальцем у виска.

А что там за история с распиской Успенского?
–Благодаря Григорию Остерумы познакомились с его учителем –ЭдуардомНиколаевичем Успенским. Впоследствии мы с ним очень много ипродуктивно работали: не только переиздали книги, которые выходили в советское время, но и были, наверное, первым издательством, которое широкой линейкой начало выпускать его новинки. Одной из самых первых была «Грамота», а еще по нашему заказу он писал продолжение «Дяди Федора» и «Чебурашки».
Я всегда хорошо относился к Эдуарду Николаевичу, но он был очень специфический человек. Это реально был живой классик,он это понимал и относился к этому с достоинством.Кстати, немногие знают, что он взял на воспитание двух девочек-двойняшек из детского дома, а это о многом говорит. Но каждый имеет право на слабости, тем более писатель такого уровня. УЭдуарда Николаевича была такая черта: он все время должен был быть с кем-то в конфликте –с организацией или с конкретным человеком, например, с Михалковым.
Однаждыони с Сергеем Владимировичем столкнулись у нас в приемной: Успенский выходил, а Михалков должен был зайти. И вот они встретились у кабинета, и Эдуард Николаевич, а он был низенький, Михалкову по плечо, начал какие-то реплики отпускать. А Сергей Владимирович посмотрел него свысока и «проплыл» мимо, как корабль. Эту мизансцену, конечно, надо было видеть!
Так вот, мы сотрудничали с Успенским с 1995 года, в какой-то степени приятельствовали, я бывал у него в гостях. Но в какой-то момент нашидружеско-производственные отношенияпо его инициативе вдруг трансформировались в претензионные: и то не так, и это не прописано, и про это мы не договаривались. Длилось это месяца три-четыре. А потом Эдуард Николаевич звонит как ни в чем не бывало и говорит, что хочет обсудить свою очередную книгу. Когда он приехал в издательство, я напомнил ему о наших разногласиях и во избежание повтора подобной ситуации в шутку предложил написать некую расписку. Каково же было мое удивление, когда он послушно сел за стол и под мою диктовкуначал писать: «Я, Эдуард Николаевич Успенский, обязуюсь больше никогда не ругаться, не вступать в споры и беспочвенно не конфликтовать с Сосновским Евгением Анатольевичем. А в случае, если я нарушу данное соглашение, обязуюсь выплатить штраф…». А сумму я предложил поставить ему самому.Надо сказать, что авторы в то время гонорар считали в основном в долларах. Успенский подумал и дописал: «… в размере 1 тысячи долларов США». На что я заметил, что это несолиднаясумма для такого уважаемого человека, ведущего детскогописателя. «А какая должна быть сумма?»– спросил он, а затем, немного подумав, приписал еще единицу. Таким образом, расписка получилась на 11 000 долларов. Вот такая забавная история!

Вы еще рассказывали про кровать Михалкова…
– Сергей Владимирович был молодец, просто ого-го! Так, как он отмечал свой85-летний юбилей, никто не может!Первый день были посошки у него дома, каждые пятнадцатьминут приезжала новая делегация. Со всеми он любезно говорил, шутил и даже принимал по рюмочке. Во второй день – юбилейный концерт в Кремлевском дворце, после чего – отдельное застолье. А на третий день было его чествование в Союзе писателей на Поварской. Три насыщенных праздничных дня – силен!
Однажды звонит мне Михалков и своим характерным, немного заикающимся голосом, спрашивает: «Можно я приеду?Мне нужен аванс». Буквально в течение получаса приезжает, сам за рулем. И с порога: «Ты меня все-таки спроси, зачем мне нужен аванс?» Я понял – надо спрашивать: «Сергей Владимирович, зачем Вам нужен аванс?» «Хороший вопрос! Я женюсь».Я, конечно, удивился (возраст-то уже очень солидный, за восемьдесят), поздравил его. А Сергей Владимировичпродолжает: «Ты все же спроси, зачем конкретно мне аванс?» И когда я спросил, с удовольствием ответил: «А… Кровать покупать нужно двуспальную – вот для этого мне и нужен аванс».
Про Михалкова многое говорят, но я точно знаю, что он многим людям сделал хорошее, к нему часто обращались за помощью, и он совершенно бескорыстно помогал. У меня о Сергее Владимировичеостались только теплые воспоминания.

Какие еще памятные встречи?
– Однажды я встречался с Борисом Заходером. В то время он был уже практически прикован к инвалидному креслу. С Валентином Берестовым мы не только работали, но иприятельствовали – компанией человек десять с детьми ходили в зоопарк, вместе фотографировались. С Сережей Козловым у нас были очень хорошие отношения, он даже дома у меня бывал.А его приятель и коллега, художник Владимир Нагаев, «ожививший»его знаменитого львенка, был очень конкретный человек, всегда говорил: «Не переживайте,Евгений Анатольевич – книжка будет хорошая, яркая. Как надо – так и сделаем!»

С кем-нибудь из них сейчас общаетесь?
–Прошло много лет, многих уже нет с нами: ушли Козлов, Михалков, Успенский. Остеру – дай Бог емуздоровья– уже много лет. Недавно я нашел трехтомник Юрия Энтина, который тот мне подарил. Там была такая надпись: «Дарю на память Жене я мои стихосложения». А другую книгу он подписал так: «Мой юмор тонкий, но не плоский, в чем убедитесь Вы, Сосновский».

Проработав много лет в «Росмэне», Вы ушли из издательства и начали все практически с нуля. Это было сложное решение?
– Есть решения, которые требуют знаний. В каждом «знании» должен разбираться профессионал. А есть решения, которые нужно принять в соответствии со своим мироощущением. Один из ярчайших примеров – мой уход из «Росмэна». Я стоял перед выбором: уйти или остаться. И с практической точки зрения стрелка весов склонялась в сторону «остаться»: я стоял у истоков этого издательства, отдал ему 13 лет жизни, там было все мое, я не представлял, как буду жить без глаз людей, с которыми работал все эти годы… Но был и червячок сомнения, точивший меня изнутри. Интуиция мне шептала: «Ты еще это не обсудил, это не обдумал. К тому же на решение повлияла позиция сына, который сказал, что не готов продолжать мое дело…И меня что-то перевернуло, я понял, что НЕТ, я должен уйти, я это изнутри почувствовал.

Бывают в жизни провалы, которые, если их правильно переосмыслить, помогают стать сильнее.
– Это как раз такой случай. Уход из «Росмэна» былдля меня настоящим провалом. Хотя у нас был совершенно цивилизованный развод: я мог не уходить или уйти и получить достойную компенсацию. Но для меня это все равно было очень тяжело, мне казалось, что мир рухнул. Долгое время я даже не мог заходить в книжные магазины. А в результате – все развернулось на 180 градусов, и я смог второй раз войти в ту же реку: не только создал собственное издательство (11 лет назад Евгений Сосновский основал и возглавил издательство «Робинс» – знаковое детское издательство, выпускающее необычные по форме и содержанию книги и пособия для детей – Прим. авт.), но ивдруг начал писать стихи. И писать не только для себя и так, чтобы мое второе «я»– руководитель издательства – могло дать подтверждение на издание, чтобы книжки выходили многотысячными тиражами и переиздавались. Не все, конечно, гладко, но, в целом, я считаю, мне повезло, все сложилось наилучшим образом. Если бы я не ушел тогда из «Росмэна», ничего этого бы не было. У меня был уникальный шанс начать все сначала, и счастье,что я сумел реализовал то, что предложила мне судьба.
Спустя годы, анализируя свой жизненный путь, я написал такие строки:
…Я каюсь , был момент однажды–
Пытался вдруг с пути сойти
Потом все понял: как мне важно
Все дальше продолжать идти.
И словно жизнь опять вернулась,
Причём, в спираль по восходящей!
Судьба созналась: «Да, споткнулась.
Ну, извини, тот день вчерашний».
И вот опять иду, смакую
Буквально каждый шаг пути.
Все думаю: ну как такую
Судьбу сумел себе найти!

А я думала, что Вы вспомните момент, когда Григорий Остер раскритиковал Вашу книгу.
–Для меня это была неприятная ситуация. И если бы я повелся на мнение маститого писателя и абсолютного профессионала и бросил писать, все бы закончилось. Но я в тот момент поверил в себя.Я понимал, что не все идеально, но это можно поправить. Мы в издательстве провели большую работу, и, в конечном итоге, жизнь показала, что мы были правы.

А что именно Вы показывали Остеру?
– «Самую-самую Азбуку». Эта книга впоследствии выдержала пять изданий, стала призером Всероссийского конкурса «Книга года: выбирают дети», единственного конкурса, в жюри которого только юные читатели, а детей, как известно, не обманешь, и финалистом престижной интернет-премии «На Благо мира». А вообще-то, у многих детских писателей была непростая судьба: Хармса просто гнобили, даже Чуковского терроризировали в свое время. Но они не сломались и продолжали писать. Я себя, конечно, никоим образом не сравниваю с этими великими классиками детской литературы, но тенденция прослеживается.

У вас в роду были творческие люди?
– Мой дядя с юности увлекался моделированием. Он сначала склеивал простенькие модели, а потом стал делать очень сложные, из тысячи деталей. И большую часть этих деталей он изготавливает сам – выпиливает, фрезерует, вырезает, чертежи делает. Это одна сторона его творчества, а еще он и пишет, и рисует.

Пишет стихи?
– Да, но только не детские.

Расскажите о своем детстве. Вы хорошо учились в школе?
–Мое детство прошло достаточно счастливо. Я жил с родителями и младшим братишкой в центре нынешнего Приднестровья – городе Тирасполе, который в то время входил в состав Молдавии. Учился с удовольствием и тяготел к точным наукам: математике, физике. Может быть, с этим был связан мой дальнейший выбор вуза.
С другой стороны, мне нравилась литература, я любил читать вслух, постоянно участвовал в конкурсах чтецов.
Любовь к чтению мне привила мама. В нашем доме всегда был культ книги. Он подогревался постоянным дефицитом, нынешнее поколение не понимает, что это такое, и как это вообще может быть. Естественно, они не помнят и не знают о 20 кг макулатуры, которые нужно было сдать, чтобы получить талон на дефицитную книгу. А еще мы с мамой любили рассматривать альбомы по искусству.
В школе у нас была любительская театральная студия, в которой я принимал постоянное участие. Окончил школу хорошо, почти отлично –с одной четверкой.

Любовь к чтению и искусству у Вас от мамы, а чувство юмора – от папы?
– Да, папа у меня шутник! Но в его шутках часта заложена некая сатира. Не всякому это понравится.

После окончания школы Вы приехали в Москвуи погрузились в культурную жизнь столицы…
Тогда был тотальный дефицит на модные театральные спектакли, особенно в самом востребованном в то время театре –Театре на Таганке. Туда народ просто прорывался, буквально брал штурмом вход с бедными билетёршами, зачастую чуть лине сметая их со своего пути. Потом прорвавшиеся без билетов счастливчики «растворялись» на многочисленных галерках. Для борьбы с этими «зайцами» в помощь билетёршам от различных институтов набирали добровольцев. Мне везло, очень часто я оказывался в их числе. Перед началом спектакля мы помогаликонтролерам, а потом перебирались в зал, где, найдя местечко (часто стоячее), с удовольствием смотрели очередную нашумевшую постановку. Пусть мы стояли или сидели на ступеньках, но те первые встречи с театром вспоминаются до сих пор как некая завораживающая феерия.

В каких театрах Вам удалось подежурить?
– Помимо Театра на Таганке, мы часто бывали в Сатире, Моссовета, Маяковского.

Кого из знаменитых актеров видели?
– В Театре Сатиры видел Ростислава Плятта, Анатолия Папанова, в Ленкоме – Татьяну Пельтцер, в Театре на Таганке – Владимира Высоцкого! Я считаю, жизнь удалась!
Кстати, мое первое знакомство с женой тоже случилось на волне тяги к искусству. Это было на пятом курсе, за полгода до окончания института. Наш профком организовал для студентов и преподавателей творческий вечер Татьяны и Сергея Никитиных, после которого должна была быть дискотека. А Галю (она училась в институте культуры) пригласила подруга, работавшая у нас в профкоме. Мы удачно оказались за одним столиком. Вот так искусство и создает семьи (Улыбается – Прим. авт.)

Ваша жена из Москвы?
– Нет, она дочь военного, родилась на Украине, а в Москву они переехали из Казахстана в 1979 году, как раз, когда я начал учиться.
Когда мы решили пожениться, думали, что делать: остаться в Москве или уехать ко мне на родину в Тирасполь. Слава Богу, что я прислушался к аргументам будущей жены, и мы остались. Иначе жизнь могла бы сложиться по-другому.

Вы женаты уже 37 лет…
– Да, в этом плане я консерватор. Галя иногда жалуется на мою приверженность некоторым привычкам. На что я отвечаю, что,именно благодаря моему консерватизму, мы столько лет вместе.
Моя жена – библиотекарь-библиограф по профессии.Когда родился сын, она занималась его воспитанием и развитием, а когда тот подрос – увлеклась самообразованием, активно посещает различные курсы, в том числе, по искусствоведению. Мы очень любим путешествовать вместе. К сожалению, пандемия внесла свои коррективы, и последнее время мы ездим в основном по России, проехали по Золотому кольцу, побывали в Вологде, Твери, Торжке, Иваново. Галя подходит к этим мероприятиям очень серьезно: готовит культурную программу, подбирает интересные экскурсии. А еще мы с женой заядлые театралы, стараемся не пропускать интересные премьеры, с удовольствием ходим на спектакли Дмитрия Крымова, раньше смотрели все постановки Кирилла Серебренникова.

Чье мнение для вас наиболее важно – жены, критиков, Ваших юных читателей?
– Я смотрю с разных сторон. Раньше болезненно реагировал на отзывы, сейчас – гораздо спокойнее. В конце концов, у каждого –свое мнение. Главная награда для меня – сияющие глаза детей, внимательно слушающих мои стихи и засыпающих меня вопросами на встречах и презентациях в школах и библиотеках.

Что вы считаете своими личными победами, чем особенно гордитесь?
– Я сыном горжусь, недавно родился долгожданный внук, я счастлив в браке. Еще я могу гордиться тем, что, когда я ушел из «Росмэна», коллектив об этом реально сожалел. Это я точно знаю. И сегодня в издательстве «Робинс», моем издательстве, команда не без моей помощи достаточно сплоченно и продуктивно работает. Этим я тоже горжусь.

Какая книга для Вас самая любимая, самая дорогая?
– Самая дорогая, бесспорно, «Шутники». Это веселые рассказы в стихах, большая часть которых происходила со мной или с моими родственниками. Например, вот такая история.
Я жил в одном из корпусов студенческого городка, который до сих пор находится на Студенческой улице. Зашел в столовую пообедать. Расплатившись на кассе, принес блюда к столу и, освободивши поднос, решил его (как тогда было положено) отнести на место. Возвращаюсь, и мне становится не по себе. Сидит товарищ из дружественнойафриканской страны и ест мой борщ. Я очень расстроился: я был страшно голоден иуже пару часов представлял встречу с прекрасным обедом,а эта мизансцена совсем не успокоила мой желудок. Видно, мой агрессивный вид не позволил товарищу спокойно принимать пищу: подняв голову и увидев мой не совсем любящий взгляд, он как-то заерзал, а потом, вскочив, как ошпаренный, дал ходу. Ну, думаю, хоть горячее съем, да и компот остался, слава Богу, нетронутым. Начал есть, конечно, не с таким удовольствием, как представлял в начале, ну а что делать… И тут случайно поворачиваю голову, смотрю вправо, и мне становится как-то не по себе. И вижу: за соседней колонной, через два столика на третьем, стоит ну совсем такой же обед, как тот, что я сейчас ем… Там был и такой же борщ, который почти слопал мой африканский друг и точно такое же горячее, которое только что буквально «смел» я. Тут японял, что произошло, и мне стало жутко…Это сейчас воспринимается со смехом. А тогда было не до того. Потом, через много-много лет, эта ситуация послужила прототипом к одной из историй, вошедшей в мой сборник «Шутники», только место действия я перенес из институтской столовой в школьную.

Евгений Анатольевич, если бы у Вас была возможность провести день с каким-то известным человеком, кого бы Вы выбрали,что у него спросили, о чем посоветовались?
–Было бы очень интересно встретиться с Чуковским, с огромной радостью я пообщался бы сМаршаком. А еще я мечтал бы обсудить свое творчество с Михалковым: он наверняка бы подсказал, чего мне не хватает, что нужно подкорректировать. Недаром говорят, что у каждого автора есть своя стилистика, и я стал замечать, что и у меня вырабатывается нечто свое. Было очень приятно, когда во время прямого эфира на радио позвонила женщина и близко к тексту процитировала мои стихи, которые я читал несколько месяцев назад! Они ей так понравились, что она их запомнила и позвонила на радио, чтобы узнать, где можно купить книжку с ними. Вот это уже греет душу!

Какое свое произведение Вы хотели бы показать Михалкову или Маршаку?
– Мое самое любимое стихотворение, оно вне возраста – а-ля басня «Чужой сыр». Я считаю, что это хорошая вещь, счастлив, что сумел ее написать, а я далеко не о каждом своем стихотворении могу это сказать. Хотелось бы посмотреть на выражение лиц Михалкова и Маршака, если бы они ее услышали. И мне кажется, я знаю, как бы они отреагировали (Улыбается – Прим. авт.)

Однажды утром в ранний час,
Влекома запахом колбас,
Сдержаться не могла ворона:
Решилась тут же и с разгона
На рынок фермерский влетела ловко.
Изголодалась так плутовка!

И смотрят на неё
Уже со всех сторон:
«Ух, это вороньё!»
Но вдруг, как будто сон....

Вороне кажется: мираж.
А в горле будто сперло аж:
Сметана, творог и кефир
И на краю прилавка – сыр!

Но главное – там никого!
Одна лишь надпись: «МОЛОКО»,
Под ней: «МОЛОЧНЫЕ ПРОДУКТЫ».
И каркнув лишь, ворона:
«Ух ты».
Схватила сыр она умело
И с сыром в клюве улетела.

А чтоб поесть спокойней, проще,
Летит она к дубовой роще.
Лишь там в тени, где есть прохлада,
Ее ждёт чудная услада.

И вот уже знакомый дуб.
Она садится прямо тут
Вся в мечтах и в предвкушении:
Ещё чуть-чуть, ещё мгновение...

Мечта должна осуществиться.
Но... помешала в том лисица.
Лисицу запах тот привлёк –
Примчалась к дубу со всех ног.

Но жаль: на дуб же не залезть.
А так ей хочется поесть!
Сидит лиса, раскрывши пасть:
Вдруг может что-нибудь упасть.

А у Вороны глупый вид:
С куском огромным клюв открыт.
Решила: надо сыр глотать,
Иначе счастья не видать.
Чтоб не упало вниз ни крошки,
Ведь подберёт лиса с дорожки.

Сыр стал ей горла поперёк,
Ворону сыр уже не влек.
Сыр ни туда и ни сюда –
Вороне плохо, вот беда!

Лиса сидит вся в ожидании...
А у вороны – прочь сознание
И камнем полетела вниз.
А для лисы – двойной сюрприз!

..................
Да, кстати, следующей зимой
Охотник, фермер молодой,
Бродя в заснеженном лесу,
ПИФ-ПАФ и ... подстрелил лису.

С чужим добром не будет прока.
Не забывай, дружок, урока:
Ведь как веревочке ни виться,
За все придётся расплатиться!

© Евгений Сосновский

Материал: News-w.org / Вела беседу Светлана Юрьева
Особая благодарность Сабадаш Владимиру за организацию интервью.
Фото: из личного архива Евгения Сосновского